Ложится мгла на старые ступени - Страница 22

После завтрака дед долго брился бритвой «Золинген», старой, хорошей стали, брившей со звоном, купленной в день коронации Николая и за полвека ставшей узкой, как карандаш (интересно, какова она сейчас, у старшего внука, ещё через полвека?), равнял усы, специальными ножничками подстригал волосы в ноздрях, — наблюдать за этим было очень интересно.

Уроки начинались с арифметики. «Купец купил 75 аршин синего сукна, — диктовал дед, — по 1 рублю 20 копеек за аршин… («75 арш. по 1 р. 20 к.», — записывал мелом на печке Антон) и 30 аршин сукна цвета наваринского дыму с пламенем по 2 рубля 50 копеек за аршин. Сколько уплатил фабриканту купец, если…» Самое интересное были задачи-загадки: «Летела стая гусей. Навстречу им — один гусь. — Здравствуйте, сто гусей! — Нас не сто. Вот если б было ещё столько, да ещё полстолька, да ещё четверть столька, то было бы сто. Сколько гусей было в стае?» Или: «Баxyc, воспользовавшись сном Силена, взял его урну с вином и стал пить. Но недолго ему пришлось наслаждаться: Силен проснулся, вырвал у него урну и потопил своё горе в остатках вина. Бахус пил в течение трёх десятых того времени, какое нужно было бы Силену одному, чтобы выпить целую урну. Если бы с самого начала оба принялись пить вино из урны в одно и то же время…» Эта задача осталась без решения — слишком интересные пошли рассказы про Бахуса — Вакха, а также вакханок.

Дальше шла грамматика — писали тоже на печке, потому что можно было стирать, например, мягкие знаки в предложении: «Борись за уголь, сталь» — получалось: «Борис за угол стал». Писали и другие интересные фразы — если читать наоборот, выходило то же самое; называлось: перевертень. Самый лучший был придуман поэтом Державиным, стихи которого деду очень нравились, а Антону — нет, но за эту фразу Антон поэта очень зауважал: «Я иду с мечем судия». Некоторое время Антон колебался: не считать ли лучшим перевертень «И суку укуси», но из уваженья к деду и Державину первое место оставил за ним.

В грамматике вообще увлекательного было много, всякие стихи. Искусства ратного Суворов госп-1,

В Италию вступивши лишь е-2,

Разбил французов вне и замешал вну-3…

Или другие разные штуки. Почему говорят: ари-стократ, а не кричи-стократ, осто- рожно, а не осто-овёсно, до сви-дания, а не до сви-Швеция?

Не скрыл дед и потясающее слово, с которым связана страшная тайна. Все думают, что во всём русском языке есть только одно слово с тремя буквами «е»: длинношеее. И один дед знал второе. Однако пред-упредил, что больше его никому нельзя называть.

Антон сразу догадался: кто услышит — умрёт. Дед этого не исключал, но главное состояло в другом: дед высчитал, когда не только он, а всякий гражданин России будет знать второе слово. Сам дед до этого времени дожить даже и не думал, но полагал, что доживёт Антон, проверит и скажет: «А ведь старик-то был прав!» На всеобщее раздумье дед клал четыре десятилетия. Дед, ты оказался точен: через сорок два года я прочел в «Учительской газете», что на этот вопрос ученики четвёртого класса ответили хором: «Зме-е-ед!»

Потом Антон читал вслух — рассказы Толстого. Дед к этому времени начинал подрёмывать, но когда Антон, желая ускорить дело (вслух читать он не любил — слишком медленно), пропускал фразу-другую, дед, не открывая глаз, сонным голосом её вставлял. Чтоб отбить время от скучного чтения, Антон спрашивал что-нибудь повеселее.

— Дед, а дразнилки у вас в семинарии были?

— А как же. Рядом был монастырь. Мы и дразнились: «Ай, монашка, ай, монашка, куда делась твоя ряска?» Или — к наставникам или духовному начальству — весной: «Птички божий запели, книги к чёрту полетели». Дело здесь, — пояснял дед, — в чёрте, запрещённом слове.

Дразнилки были так себе.

— Скажи лучше про свёклу.

— Nos sumus boursaci, edemus semper bouraci. Мы бурсаки и едим всегда бураки.

Если рядом оказывался кто-нибудь, Антон начинал ёрзать на стуле.

— Я предупреждал, — говорил дед. — Для ребёнка столько сидеть — противоестественно. Что, храпесидии устали?

Храпесидиями в семинарии назывались ягодицы. Было для этого ещё одно слово, даже лучше первого: афедрон.

Наказаний у деда было два: не буду гладить тебя по головке и — не поцелую на ночь. Второе было самое тяжёлое; когда дед его однажды применил, Антон до полуночи рыдал.

Как-то отец, проходя через кухню, услыхал, что дед с Антоном беседуют на темы русской истории.

— И что же ты знаешь из истории? — остановился отец. — Ну хотя бы из начала прошлого века.

— Царствование императора Александра Благословенного, — подсказал дед.

— В это время начали строить шоссе из Петербурга в Москву, — сказал Антон. — А раньше были только грязные дороги, как в Чебачинске.

— А ещё какие события?

— Ещё открыли Лицей — это такой интернат, — где учился Пушкин. Ещё — ещё устроили главный банк для купцов, где они могли брать деньги, чтоб лучше торговать.

— А какое было главное событие? Антон подумал:

— Основание Одессы. Город порто-франко.

Что такое порто-франко, Антон не понимал, но очень нравилось само слово.

— Ну, а всё же самое главное событие? Мировое? Не помнишь? Изгнание Наполеона, взятие Парижа!.. Да, история у вас с дедушкой какая-то немасштабная…

Впрочем, пока всем этим не занимайтесь. Историю будешь изучать в четвёртом классе.

Два раза в неделю было чистописание. Дед доставал пожелтевшие, истрёпанные прописи и уходил делать что-нибудь по хозяйству, а Антон выводил по косым линейкам пером № 86: «Богъ правду видитъ, да не скоро скажетъ».

В мае был экзамен. Старая учительница Клавдия Петровна должна была проверить, может ли Антон идти во второй класс. Экзамен почему-то состоял только из диктанта: «Девятое мая — это был день Победы. Мы ходили на площадь. Знамя несли Коля и Ваня».